(С) Камиль Мусин
Инструкция юной деве, чтобы не
сблевать
Прощальная песнь
Японская
песня о родине
Трагедия человека искусства в
мире чистогана и наживы
Идиотский
смех
Сказание о невидимом граде
Кагановиче
Посвящение #1
Посвящение
#2
Песня Любви с эпиграфом, посвящением,
предисловием, примечаниями и сносками
Песня
Сна
Смерть принципиальным
людям!
Двенадцать
Сон
о необходмости порядка
Амфора
Небольшой римейк по мотивам
Инструкция юной деве, чтобы не сблевать
Не пей, красавица, при мне
Коньяк, намешанный с шампанским –
Ведь этой смесью партизанской
Взрывали рельсы на войне.
И вермут, сладкий и жеманный,
Пивной струей не баламуть;
Как от зарина и зомана
Во рту с похмелья мрак и жуть.
Секрет седого ветерана
Ты за столом не открывай
Но обольщаться миром рано
И в час суровый не зевай.
Когда враги ворвутся с тыла,
Галдя на свой заморский лад,
Достань из бара все бутыли
И пей ритмично все подряд.
Добейся сизого тумана
И, волю всю зажав в кулак,
Сумей добраться до майдана,
Туда, где торжествует враг.
И, как зачтет приказ народу
Глумливый ихний командир,
О, возврати дары природы
Ему на щегольский мундир.
Пусть знает иностранный пудель
И пусть хозяевам своим
Доложит, что и без орудий
Мы Русь желудком отстоим.
Пускай беснуются армады
Пусть поливают нас огнем –
Креветками их закидаем
И желчью праведной зальем!
Россия странная, косая.
Что она здесь?.. Чего им тут?..
Чудную технику бросая,
Враги, конечно, побегут.
Вернется мир, а с ним начальство, –
Ты от него не жди наград,
А лучше вовремя сховайся
Среди морковных пышных гряд.
Мундир на пугало напялив,
Оставь воронам на жнивье.
Пускай клюют среди медалей
Следы салата Оливье.
Дождись с войны милова друга
И спиртом чистым напои;
Пускай рюмашечки летают,
Как искорки в костре любви...
1995-1997
Мой милый друг, мой нежный друг, прощай!
Ты мне осточертел.
Ты прежде был и мил, и всем пригож, а нынче с тошнотой тебя встречаю!
Воспоминания не жгут огнем и ностальгией жалобной не мучат.
Пластом остывшим где-то там лежат и нет желанья больше прикасаться!
Умолкни, сникни, гадок мне твой стон. Твой голос мерзок и слова ни к месту.
Уйди куда-нибудь из памяти моей и где-нибудь в пустынном уголке отдай обратно богу свою душу.
Мой милый друг, мой нежный друг, прощай!
Веди себя достойно. Посмотри, как бледны облака на синем небе осени печальной
И как разнообразно расцвечено обилие листвы!
Как празднично природы увяданье!
О не хватай меня своей рукою липкой и грудь мне не мочи дурацкими слезами и не дыши зловонным духом своего нутра!
Отстань же! Отравись! Повесься или утопись в сортире! Никчемнейшее существо, исчезни навсегда!
Мой милый друг, мой нежный друг, прощай!
1986
Если родина мне прикажет -
Я не знаю, что буду делать.
1989
Трагедия человека искусства в мире чистогана и наживы
Сэр Дэнни Джозеф Хомбервилл
Вовсю кляня жару
Себя за локоть укусил
Однажды поутру.
Потом, естественно, к врачу
Отправился сэр Дэн.
Врач удивился и сказал:
"Ю а э феномен!"
И стал известен Хомбервилл
На всю свою страну.
От славы жиром он заплыл,
Ел сыр и ветчину.
В программе "Тайм" блистал сэр Дэн
И был любимец муз.
Кусал свой локоть сто раз в день
Великий локтекус.
Его носили на руках,
Дарили Крайслера
Кричали "Молодец", "Вах-вах",
Банзай, "Гип-гип-ура".
Купался в славе и деньгах
Имел свой личный пруд
И жил он по уши в деньгах
Известный рукокрут.
Но не был удовлетворен
И не ходил в свой клуб
И не был славой развращен
Искусный длиннозуб.
Весь мир не знал, что Джозеф-Дэн,
Когда все лягут спать
С обратной стороны колен
Любил себя кусать.
1981
(стихотворение на немецком языке с оригинальным названием Zweiter Aeusserung zu Gunsten des idiotischen Lachen)
Люблю идиотского смеха приливы,
Люблю извиваться, держась за живот,
Ногами сучить и валяться игриво,
Пока пообедать пора не придет.
Но грозно Соседи меня окружают
И Слово суровое мне говорят:
"Опомнись, несчастный, ты катишься к краю
Той бездны, где очи Порока горят!
Уместен ли смех твой на фоне Страданий?
Смеяться ли нужно на нашем Пути?
Очисть же свой разум от глупых мечтаний,
Опомнись и трезво вокруг погляди!
Подобно слепцам мы идем меж провалов
На дне их Разврат мокрогубый живет
И сети раскинула Алчность на скалах
И кто оступился - навек пропадет.
Смотри, какой жизнью живем мы собачьей,
Как все перед Роком хилы и слабы,
Как тщимся всю жизнь избежать Неудачи
И все-таки гибнем в ловушках Судьбы!
Смотри, как Болезни едят наши силы,
Кусают печенку, ломают хребет,
И лучших из нас поглощают Могилы,
Не дав насладиться плодами побед.
Смотри, сколько Крови прилито на свете
И сколько невинных загублено душ
И веет холодным дыханием Смерти
Сквозь тосты пиров и сквозь свадебный туш!
Редки драгоценного Счастья мгновенья
И в тяжкой Борьбе достаются они
Твой смех идиотский есть оскорбленье
Священных понятий Добра и Любви.
Подумай, дурак, о предсмертной постели.
Что вспомнишь на ней ты? О чем пропоешь?
Направь же усилья к единственной цели,
Иначе, козел, пропадешь ни за грош!"
Они говорят - и обильные Слезы
Из глаз моих льются горячим ручьем
Кричу я от страха и мрачные Грезы
Парадом проходят в сознании моем.
Но только Соседи, достигнув успеха,
Меня оставляют поразмышлять,
Как новый прилив идиотского смеха
Меня настигает и валит опять.
1983
Сказание о невидимом граде Кагановиче
На
картах начала 50-х годов около г. Каширы
нарисован кружок на 10
тыс. жителей и написано “Каганович”.
На более поздних
картах нет ни слова “Каганович”, ни даже кружка.
Я помню, город Каганович
Стоял на берегу Оки
В нем жил один мой дальний родич,
Бухгалтеры и рыбаки.
В покое и обеспеченьи
Народ безвыездно там жил.
Туда, по странному стеченью,
Дорог никто не проложил.
И вскоре все о нем забыли
И с новых карт исчез кружок.
Лишь путников ночных в пустыне
Манил неверный огонек.
Среди болот непроходимых,
Где место только комарам,
Вставал из мрака город дивный
В каскадах бешеных реклам.
Занудству карт противореча,
Шумел там душный ресторан
И женщин мраморные плечи
Влекли романтиков в капкан.
Там мэтром был мой дальний родич
Там я мог вдоволь есть и пить.
И, кстати, кто был Каганович,
Никто не смог мне объяснить.
Одни сказали, что генсеком
Он был пять тысяч лет назад,
Другие - что он был аптекарь
И что был зело бородат.
Спихнули статую в овраг;
Один лишь помнит местный житель,
Что Каганович был моряк,
Не то рыбак, не то воитель.
Смеется старый дуралей.
Ему уже не выйдут боком
Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.
1987
Все женщины похожи на гитары,
А мы на пацанов соседнего подъезда.
Мы щиплем струны, тренькаем аккорды
Однако,
Шызгара получается не очень.
Загадка странная загадана нам свыше.
Струится музыка неслышно между нами
И иногда мы, побросав свои занятья,
В предчувствии неясном застываем.
Но нити тонкой ухватить мы не умеем,
И, правила игры не постигая,
Детьми обманутыми друг на друга смотрим.
Когда-нибудь какая-нибудь пара
Ту музыку волшебную сыграет.
И сразу целый мир ее услышит.
Любовь нам явит свет и страх уйдет из сердца.
И прочие полезные явленья тотчас же не замедлят приключиться.
И все мы, наконец-таки, узнаем,
Ради чего все это затевалось.
1993-1998
Ты будешь вечно покорять мужчин
И хохотать над ними без причин.
Давать им невозможные заданья
И диктовать безумные желанья.
Халявщиков ты к трудностям приучишь.
Тяжелая их ожидает участь:
Под градом необузданных фантазий
Кто нос, кто лоб, кто глаз себе расквасит
И, зрелище комичное являя,
Заслужат лишь пинка и нагоняя.
Так ты прославишься среди народов СНГ и прочих
Как дева, что не знает, чего хочет.
Но будет раз порядок сей нарушен.
Явится некто прост и прямодушен.
И скажет: “Ты капризная девчонка,
Но ты давно сидишь в моих печенках.”
И покраснеет, как вареный рак,
А ты в ответ ему шепнешь: "Дурак".
По всем законам жизни и искусства
Охватит вас возвышенное чувство.
А отношенья разовьются до предела,
Которые природа заложила в тело.
И образ твой, овеянный легендами,
Смягчится более гуманными моментами.
1998
Песня Любви
с
эпиграфом, посвящением, предисловием, примечаниями и сносками
Посвящение
Марине Калинкиной
Эпиграф
“Человек без любви — покойник в отпуске”
Эрих Мария Ремарк
Предисловие
Гудели черные и злые провода
Метель кружилась и гуляла в поле
По полю шел костлявый Гермоген.
Холодные сугробы его жадно обнимали.
Тепло живое его тело покидало.
Он шел туда, где на комке земли,
Оставшемся от прошлых катаклизмов,
Сидел, зажав кремень и сено в кулаке
Бессмысленно-блистательный Мурзилий.
Гермоген О!..
О!.. друг мой!.. Мудрый, справедливый!
Мурзилий
Короче.
Гермоген
Лучший из друзей!
Мурзилий
Довольно. Уходи или заткнись.
Гермоген
О проницательнейший!
Мурзилий
Будет больно.
Гермоген
О кладезь мудрости... Ой, больно, отпусти.
Мурзилий
Иди, гуляй.
Гермоген
О, светоч доброты!
Мурзилий
Клянусь, что звонкий справедливый подзатыльник на голову твою сейчас
обрушу, коль к делу ты немедля не приступишь.
Гермоген
Я влюблен.
Мурзилий
Да?.. Так бы и сказал. А то развел болото.
Чего же ты замолк?
Не
бойся, говори. Я слушать о любви люблю.
Гермоген
Я все сказал.
Мурзилий
Как все?.. Вот бестолковой речи образец. За чем же ты пришел ко мне?
Я думал, поделиться с другом восторгами, названьями частей ее фигуры,
потоком междометий и мычаний, упоминаньями о глубине ее души и некой
тайне. Где это все? А ну-ка, отвечай.
Гермоген
Я... Я не знаю... Я пришел спросить...
Мурзилий
Так спрашивай.
Гермоген
Не знаю, как спросить.
Мурзилий
Тогда ступай, болтун. Ты нынче мне мешаешь.
Гермоген
Мурзилий, друг, дай мудрый мне совет. Что делать мне? Что говорить?
Слова забыл я. Дубеет мой язык, не слушается тело. Я
несчастен.
Мурзилий
Твое несчастье кажется тебе.
Возжег огонь Мурзилий среди камней.
Друзья согрелись. Продолжал Мурзилий.
Мурзилий Лично я
люблю фонтаны.
Гермоген
Почему?
Мурзилий
Они нежны. Устройство вод искусное есть украшенье жизни.
Там тени
древних воинов незримо ведут беседы – но не о своих
победах.
Победы их – лишь скучное нагроможденье трупов
и суета со знаменем и
Барабаном. Ничто в журчании фонтана.
Так
хороши фонтаны, что и покинуть их не жалко.
А почему? Нет в жизни
счастья, нет покоя, нет свободы.
Но есть предощущение гармонии в
журчании фонтана.
Понял?
Гермоген
Да, после столь возвышенного словоизверженья
Фонтаны
полюбил и я. Они нежны...
Мурзилий
Но можно быть нежнее. Об этом помни, отправляясь на
свиданье.
Гермоген
О, не мучь меня! Она меня не любит.
Мурзилий
Откуда знаешь ты? Ты спрашивал об этом?
Гермоген
Нет.
Мурзилий
Так спроси. Смелее, но с достоинством.
Гермоген
Я... Я не знаю...
Мурзилий
Боюсь, ее согласия ты более боишься, чем отказа.
Гермоген
Со мной ей явно скучно. Мраморное сердце, боюсь,
Согреть ничем я
не сумею.
Мурзилий
Что мы в потемках ползаем, как кошки конфуцианские?
Скажи мне имя,
освещенное богами.
Гермоген
О, это имя, сладко как халва! Едва его услышав
Я таю, словно рыбий
жир на сковородке. Пульхерия!
Мурзилий
Кто!? Хе! Да, брат, тебе не повезло.
То есть везет тебе –
попал ты в точку.
Такие дамочки на грядках не растут.
Они по
небу носятся ракетой
Вокруг себя взрывая взрывпакеты.
Они
привносят тайный смысл в явленья,
Запутывая самое простое, а
непростое обращая в хаос.
И нравственность их – тайна
для профанов.
И даже смерть при них не смеет появиться в рабочем
саване
Но в бархатном камзоле, с алмазной шпагою и ситечком для
чая.
Гермоген
При чем тут чай?
Мурзилий
Ох и глуп ты братец. Сломал мне песню. Извратил ништяк.
В глубоких недрах камни шевелились
В далеком космосе взрывались мирозданья.
Что нам до них? Мы заняты любовью.
Так рассуждали эти два героя,
Прислушиваясь к посвисту зимы.
Над ними небо тяжкое свисало.
За ним незримое, хрустальное, за коим
Пустое невозможное ничто
Глумилось хищно над самим собою.
Мурзилий
Пиши-ка песни, брат. И пой своей подруге.
Вот выход для
влюбленного достойный.
А любит иль не любит – тут
судьба раскинет.
Вливая в ее уши мед словесный
Ты улучшаешь
обстановку во вселенной.
Гермоген
Не нужен мне твой космос бестолковый.
Я ее хочу, но чтобы без
напряга и взаимно.
Мурзилий
Пардон, но без космического фона
Любовь есть профанация. Без песен
тем более.
И не ищите ложных упрощений. Ты уже начал было.
Начинай-ка снова.
Гермоген
Ну хорошо... Она... она...
Мурзилий
Ну, давай же!
Гермоген
Она... она... О боже, она – сокровище!
Мурзилий
Хорошее начало. Но что же ты опять замолк?
Гермоген
О все это слова! Ничтожность слов я осознал впервые.
Я был поэтом,
друг мой. Я любил слова.
Теперь я потерял их и не жалко. Где я? И
кто я? Наверное, пришел к тебе я убедиться, что живу я, а не снюсь
себе.
Мурзилий
Неплохо продолженье. Но не верно.
Не о себе должна быть песнь, а
только лишь о ней.
Как будто бы тебя вообще не
существует.
Гермоген
Не о себе я не привык вещать.
Мурзилий
Вот он поэта жалкий жребий! А ты привыкни.
Дай свободно литься
песне. Что жизнь без песен?
Суета и ожиданье. И обстановочка
вокруг гнилая.
Все ненадежно, неустойчиво, все тлен.
Все
рассыпается в руках, едва коснешься.
Столбы кругом – и
те крюкообразны.
Мы неумны, несмелы, неумелы.
Мы с жадностью
хватаемся и тащим.
Меж нами женщины печальные проходят
И души
их в коробочках сокрыты.
Гермоген
Откуда о коробочках ты знаешь?
Мурзилий
Я постиг терпеньем.
Гермоген
Терпенье – добродетельность ослов.
Словесное твое
обилье меня переполняет.
Тошнит меня, наверно, с
непривычки.
Мурзилий
Но все же я продолжу.
Все женщины на скрипочки похожи,
А мы –
на неумелых музыкантов.
Смычком своим туда-сюда поводим,
однако
Мелодий чудных все не извлекаем.
Гермоген
Однако, братец, ты еще пошляк к тому же.
Мурзилий
О чем ты думаешь, придурок? Ты, видно, даже
“Кама-Сутры”
не читал.
Гермоген
Читал, еще бы.
Мурзилий
Значит видел в книге фигу. Что там написано?
Гермоген
Ну... разное... всего не перескажешь.
Мурзилий
Пересказать легко. Вот краткий пересказ:
“Влюбленные должны
служить друг другу”.
Гермоген
Не понимаю. Как это служить? Что я военный? Письмоносец? Иль
собака?
Мурзилий
Это ты поймешь не сразу. Это сложно.
Гермоген
Но что же есть любовь?
Мурзилий
Тебе я не отвечу.
Гермоген
Ты сам не знаешь?
Мурзилий
Не скажу и это.
Гермоген
А кто мне скажет?
Мурзилий
Я таких не знаю.
Гермоген
Но как же мне понять? Ты же меня совсем запутал.
Мурзилий
А зачем? Нельзя понять любовь, как жизнь нельзя понять.
И то, и
то – дорога к смерти. Странно. Все знают, но
идут.
Гермоген
Ты опять о смерти.
Мурзилий
Нет, я в общем о душе. И музыке души. Хотя, возможно,
нет души, а
есть разряды мозга.
Гермоген
Мне кажется, что все, что ты сказал, -
Пустая болтовня и мне в ней
нету толку.
Видать, напрасно я с тобой теряю время.
Ты знаешь о
любви не больше моего.
Колодец твоих мыслей дно являет,
Где
вместо влаги мудрости живой лишь горсть
Цитат засохших и никчемных
каламбуров.
Как врач бездарный ты меня не исцеляешь
А мучаешь
ненужной процедурой.
Мурзилий
Урок усвоил ты. А может, не усвоил. Все равно, я речи
прекращаю.
Мне тоже это все порядком надоело.
Пришла весна. Философов не стало.
Проснулась живность и забегала вокруг.
В растеньях жидкость спящая взыграла,
С ужасной скоростью пронесся дикий жук.
Холодная и мрачная природа
Несмело улыбалась. Жаркая звезда
Опять приблизилась к замерзшему народу
И до земли провисли провода.
И все, что вроде было неживое,
Поспеть за живностью вовсю старалось.
Рассыпанное собиралось в комья,
Крюкообразное повсюду распрямлялось.
Песня любви
Следовать твоим настроениям;
Угадывать твои желания;
Украшать твою жизнь;
Делать нужное, а ненужного не делать –
В этом песня любви!
В этом песня любви!
1989-1996
Когда душа растратится в потерях,
А на губах застынет соль побед,
На помощь сердцу, что наивно верит,
Нисходит сна спасительный навет.
Он говорит травой, он пишет облаками.
И речь его, слышна и не слышна,
Плывет, как зуд пчелиный над лугами,
Как не изведавшая берега волна.
В степи далекой марево играет,
Звенит кузнечиками каждый куст,
А сердце, очарованное, замирает,
Едва попробовав забвения на вкус.
Нет в мире счастья, нет покоя, нет свободы.
И все, что ты построил - упадет.
В недоумении прожиты годы
И расставаниям потерян счет.
Когда-нибудь пройдут века и годы
Сотрутся надписи, исчезнут города,
Исчезнут беспокойные народы
И имена их унесет вода.
Останется кипение прибоя
Шум ветра в неизведанных лесах
И вечно будет облачко златое
И таять, и не таять в небесах.
1979-1999
Эпитафия: "Он был прав..."
1. Смерть одного принципиального человека
Один человек решил ходить только прямыми путями и этим осчастливить человечество.
– Довольно мне искать кривых дорожек, – так рассуждал он, – только к цели и только прямым путем!
Логично рассудив, что ожидающее благодеяний человечество находится за пределами его квартиры, он двинулся к выходу.
Он прошествовал несколько шагов по комнате, но, не рассчитав направления, уперся в шкаф.
– Мой принцип на первых же шагах подвергся испытанию, – воскликнул принципиальный человек, – и пусть я достойно его преодолею! Конечно, шкаф можно и обойти. Поступив так, я только формально нарушу свой принцип. Но где тогда гарантия того, что нарушив его формально, я потом смогу соблюсти его по-настоящему?
И он принялся лупить шкаф руками, ногами и головой, пока тот не рассыпался в щепу.
В это время с базара вернулась жена и спросила, почему шкаф разрушен.
Принципиальный человек рассказал ей о своем великом принципе и замолк, ожидая от жены похвал.
– Ну и дурак, – ответила жена, – мог бы этот шкаф просто отодвинуть.
– Что можешь понимать в принципах ты, женщина, думающая только о базаре, – заявил ей наш герой и выбрался из квартиры на лестничную клетку.
Где тут же столкнулся с неразрешимой проблемой лестницы. Подумав немного, принципиальный человек решил:
– В моем принципе регламентируются только прямые пути, но нигде не сказано об их длине и не запрещаются повороты.
И он выбрался во двор, выписывая отрезки строго прямых путей.
Там он и погиб в попытке разминуться с помоечной машиной. Ведь эти проклятые помоечные машины всегда ходят криво!
2. Смерть другого принципиального человека
Другой человек решил говорить всем правду, не взирая на лица.
– Я всю жизнь лгал и изворачивался, – сказал он. – Помогло ли мне это? Нет! Все кругом лгут и изворачиваются. Помогает ли им это? Нет! Теперь я всегда буду говорить правду и требовать ее от других, чего бы мне это не стоило! Никаких поблажек! Никому!
Для начала это стоило ему семьи, потом работы.
– Пусть, пусть гонят меня эти люди с нечистой совестью! – восклицал он, – я был готов к тому, что правду никто не любит. Знаю, что мне предстоят тяжелые испытания. Но правда важнее!
Помыкавшись по квартирам и сменив за несколько недель множество рабочих мест, он, наконец, укрепился было на месте дворника. Но и оттуда вылетел, когда начальнице жека надоело слушать, какая она жирная и неопрятная женщина. И тогда он решил уйти в лес. Со следующей формулировкой.
– Природа честна и я честен! Я поживу в гармонии с природой, и вернусь к этим несчастным, заблудшим людям с новыми силами и обогащенный природной мудростью!
В это время прямо навстречу ему вышел из кустов медведь.
– А, вот и ты, разрушитель ульев и пожиратель падали… – затянул было свою песню принципиальный человек, но медведь, не дослушав, стукнул его лапой по голове. Принципиальный человек умер. Медведь ушел, но место запомнил. Когда труп принципиального человека протух и стал падалью, медведь вернулся и его съел.
3. Смерть сразу двух принципиальных людей сразу
Однажды двое принципиальных людей сидели на кухне и пили коньяк из маленьких стаканчиков.
– Очень хороший коньяк, – сказал один.
– Еще бы, – ответил второй, – у меня другого не бывает.
– И вообще ты хорошо живешь, – заметил первый, оглядывая кухню и косясь за дверь в комнату.
Они выпили по стаканчику за хорошую жизнь, и первый спросил:
– А как ты всего этого добился?
– Очень просто, – ответил второй , – для меня в жизни нет ничего невозможного. Это мой принцип.
Они выпили за принцип по стаканчику, а потом еще отдельно , просто так, и первый снова спросил:
– Но позволь, и я в жизни придерживаюсь точно такого же принципа, однако не только не преуспел, но и потерпел множество досадных неудач.
– Значит, ты был недостаточно принципиален, – ответил второй, – принципу нужно следовать буквально, тогда он всегда срабатывает.
– Ага, значит, выходит ты принципиальнее меня?
– Выходит, что так.
– Тогда выпей вот это!
С этими словами малопринципиальный человек достал из-под стола бутылку ацетона, налил в стаканчик и придвинул к сильнопринциальному.
– Но это же… – смутился сильнопринципиальный.
– Ага! Вот она, цена твоему принципу! – воскликнул малопринципиальный.
– Ну, хорошо, смотри, – и сказав так сильнопринципиальный человек выпил стакан ацетону.
Незачем говорить, что он умер в страшных мучениях.
Когда он затих, малопринципиальный человек выпил стаканчик коньяку в качестве поминок и подумал: «Ведь это действительно образец принципиальности, блестящий урок беззаветной преданности своим принципам. И теперь, когда его нет, все что я могу – это только сравниться с ним в принципиальности».
Налив себе стаканчик ацетону, он тоже его выпил.
Незачем говорить, что и он умер в страшных мучениях. Умирая он подумал: «А все-таки я превзошел его в принципиальности потому что…», – но тут он совсем умер и аргумент его остался тайной.
4. Массовая гибель множества принципиальных людей
Однажды все сколько-нибудь принципиальные люди собрались на конгресс, чтобы обсудить почему принципиальных людей стал косить необъяснимый мор. Приехали почти все принципиальные люди, отказались только принципиальные противники конгрессов.
Конгресс начался хорошо, первый докладчик успел развернуть свою позицию, однако, поскольку он отстаивал только свои принципы, немедленно сыскались принципиальные противники именно этих принципов и началась ожесточенная перепалка.
Все остальные доклады тоже проходили в ожесточенных перепалках, а до самой темы конгресса никак не доходили руки.
Так продолжалось до того, пока на трибуну не поднялся очередной принципиальный человек и не заявил: «Я принципиальный противник ожесточенных перепалок и споров вообще. Вот у меня тут бомба припасена, и если вы не прекратите спорить, то я нажму вот эту красную кнопочку».
Некоторые принципиальные люди покинули зал, но большинство из принципа не дало запугать себя бомбой и принялись спорить дальше.
За этим занятием и застала их смерть.
5. Еще одна смерть еще одного принципиального человека
Еще один принципиальный человек начитался Льва Толстого и решил всем все прощать. Но шло время, его никто не обижал и принцип его не проявлялся. Не имея возможности испытать свой принцип на практике, этот принципиальный человек стал испытывать беспокойство и неуверенность в твердости своих убеждений.
Поэтому однажды вечером он выбрался на улицу в поисках приключений.
Скоро он увидел группу явных хулиганов. Они стояли кучкой, громко разговаривали, курили и плевались. От них пахло пивом.
Принципиальный человек подошел к ним и, набрав побольше воздуха в легкие, обругал их всеми мыслимыми и немыслимыми обидными словами.
Хулиганы опешили, а самый здоровый из них покрутил пальцем у виска.
Принципиальный человек снова их обругал, но вызвал только новый приступ веселья.
– Ах так! – сказал принципиальный человек и хлоп самому здоровому по морде.
Хулиганов это развеселило еще больше. Взяв принципиального человека за штанины и рукава, они забросили его в лужу, а сами столпились вокруг, ожидая новых приколов.
– Я вас всех прощаю, – торжественно заявил принципиальный человек.
Хулиганы решили, что он псих и разбежались.
«Однако, как быстро их проняло», – подумал принципиальный человек, все еще лежа в луже. Он простил луже то, что она мокрая и мелким жукам то, что они по нему ползали.
Тем временем к луже подобрался задним ходом грузовик со щебенкой и уже принялся наклонять кузов.
«Если он меня задавит, то я и его прощу, – в умилении подумал принципиальный человек, – однако, кажется, он меня не замечает, гад…»
Он засуетился, пытаясь встать, но в это время вся масса щебня опрокинулась и переломала ему все кости, в том числе и самые маленькие кости в ушах. Потом еще несколько грузовиков свалили на этом месте щебенку. А утром пришли рабочие сделали дорогу.
6. Смерть последнего принципиального человека
Наконец, пришел день, когда погиб предпоследний принципиальный человек. Он славился тем, что прниципально делал все сам. Отчасти благодря этому он прожил больше других принципиальных людей. Умер он до обидного банально: у него заболел аппендицит и нужно было ехать в больницу, но кто-то уговорил его из принципа вырезать аппендицит своими руками, окружив себя системой зеркал для наблюдения за операцией.
Предпоследний принципиальный человек что-то себе по ошибке не то разрезал и умер в страшных мучениях.
А все потому, что хотя зеркала он расставил правильно, кто-то посторонний немного сдвинул одно зеркало и в отражения закралась ошибка.
Тот, кто сдвинул одно из зеркал, сделал это специально. Он был последним принципиальным человеком. Его принцип состоял в том, что он был принципиальным противником принципиальных людей и уничтожал их повсеместно.
Одного он задавил помоечной машиной. Другого уговорил прийти с бомбой на конгресс. На третьего натравил голодного медведя. И так далее.
Он был весьма изобретателен. Ему удалось уничтожить всех принципиальных людей, а самому остаться в тени.
Вернувшись с похорон предпоследнего принципиального человека, последний принципиальный человек сказал себе:
– Ну вот, мое дело почти доведено до конца. Теперь, чтобы полностью восторжествовал мой принцип, я должен покончить с собой и тем самым уничтожить последнего принципиального человека.
Он положил на видное место свой дневник, в котором скрупулезно описывал все свои преступления, встал на табуретку и засунул голову в заранее подвешенную к потолку петлю.
Но тут его посетила мысль: «А если я сейчас не повешусь, то я изменю своему принципу и перестану быть принципиальным человеком. Тогда и принцип мой восторжествует, и я останусь жив! Ха-ха!»
Он обрадовался, вылез из петли, спрятал свой дневник и на радостях крепко выпил.
Тут его посетила другая мысль: «Нет, это дешевая отмазка. Спасая себя, я скрываю свой принцип, а не утверждаю его. Если я скрою свое участие, то народ будет думать, что принципиальные люди вымерли случайно и всё то, что было мной сделано ради высокой цели, может быть превратно истолковано. Да и вообще, отправив на мученическую смерть столько принципиальных людей, я не должен искать себе оправданий и тем самым профанировать дело всей моей жизни!»
Он снова достал дневник, снова засунул голову в петлю.
Но тут новые мысли: «А сколько же еще на свете принципиально беспринципных людей! Ох, и трудно же с ними будет! А сколько еще таких, которые прячут свою принципиальность под маской напускной беспринципности! А ещё которые не осознают еще своей скрытой принципиальности или не успели ее проявить! Ох, а какие еще вариации проглядывают!…».
Он вылез из петли, спрятал дневник и снова напился.
А потом подумал: «А ну их всех!» – и пошел работать по специальности, театральным клакером.
1983
Вдоль бесконечных заборов страны
Черная-черная
едет машина
Солдаты бредут - на войну и с войны -
Жаркое время
им дышит в спину
В копоти лица, в пыли сапоги,
И песню поют
заунывным хором
«Мы не дошли до медовой реки
Зато
понастроили много заборов
Где-то есть Солнце, а где-то Луна
Но что это, все
давно позабыли
Может быть, с ними у нас война?
А может, мы их
давно победили?
Нет больше сил в новый бой идти
Хочется сесть у
дороги и плакать
Мишка Квакин, вернись и прости
Возьми свои
яблоки, Мишка Квакин»
Выходят из черных машин седоки
Сеют и пашут с
завидной сноровкой
Но созревают у них замки
Собачьи головы и
винтовки
И не восходит иное семя
Земля глуха к святым
заклинаньям
Лишь угловатое тяжкое время
Ухает тяжко где-то в
тумане
Седой командир зачитал приказ -
И снова скребут
сапоги дорогу
А где-то в сырой предрассветный час
Встает из
гроба, а может, из стога
Выходит с соломою в волосах
В широких
старых футбольных трусах
и уныло бредет невидим во мраке
С
авоською яблок
Мишка Квакин
1987
Проезжая по джунглях недалеко от Ведады,
Я
услышал стрельбу и заинтересовался.
Мой проводник рассказал, что в
этих местах четыре человека ведут борьбу
Непонятно
зачем.
Углубившись в джунгли, я вскоре обнаружил всех
четверых.
Они ползали по краю большой поляны и метко стреляли друг
в друга из всех видов оружия.
Но так искусны они были в обороне,
что никто из них не был даже ранен.
Я спросил ближайшего стрелка,
за что они сражаются.
- Мы защищаем Великий Идеал, - ответил он.
-
Защищаете друг от друга?
- Так точно!
- А каков сей Великий
Идеал?
- А таков что во всем должен быть порядок...
Тут рядом
разорвалась граната, и я, изрядно струхнувший, поспешил
убраться.
Кстати, все четверо были слепы на оба глаза и глухи на
оба уха от постоянной стрельбы.
Скоро я присоединился к своему
проводнику, и мы продолжили путь в селение
Амбиваленто-дель-Нонкоформисто куда, по слухам, одному алькальду
пришло письмо от одноглазой женщины на непальском языке, в котором
она предложила ему нарядиться Кетцалькоатлем и провести промоушн-тур
по самым зловонным клоакам трансвеститов Закавказья.
1980
Юноша бледный растит осторожно
нежных стихов беззащитный цветок
Дева срывает цветы мимоходом,
блуждает по лугу, песни поет
Фавн козлоногий следит напряженно
Из рощи, скрывшей уродство его
Думает юноша: "Ах, эта дева! Ах, если б дева... Ах, я б тогда!"
Думает фавн: "Наивная дева рано иль поздно в рощу зайдет"
Думает дева... Что думает дева, если бы знал я, стихов не писал.
1980
Поэт идет, открыты очи, но он не видит ничего.
А тут насупленный рабочий за фалды
дергает его:
"Зачем ты бродишь тут, несчастный? На штангенциркуль наступил. А за чертеж,
залитый краской, задам тебе я что есть сил».
Поэт шатается как пьяный: тяжел рабочего
пинок; А между тем уже крестьянин
ему вонзает вилы в бок:
«Вали отсель, гнилая морда. Хоть ты недолго здесь гостил, всех красных девок
перепортил и добрых молодцев растлил.»
Поэт ползет, харкая кровью, туда где город, шум и свет.
А тут его как раз ногою пинает злой интеллигент:
«Бороться с властью должен гений, обязан истинный поэт направить жало
обличений
на политический предмет".
- Зачем?.. – поэт слезливо
молвит, в сердцах судьбу свою кляня,
- Неужто я во всем виновен?
За что вы травите меня?
Я нес рабочему культуру
Крестьянам песни я слагал.
Интеллигентным юным дурам
Союз я честный предлагал.
Лишь Аполлону я подсуден.
Лишь музу слушаюсь одну.
Отлезьте, мелочные люди,
А то глаголом жечь начну.
Ему в ответ печально муза:
- Ты царь и гений, - говорит, -
Но в этот век ты только лузер
Неси свой крест, терпи свой стыд.
18-08-2010
~19:00
Чем больше мы связываем свою жизнь с машинами, тем более загадочными существами они предстают. На сегодняшний день трудно встретить убежденного и безоговорочного сторонника технократии. Восхищение перед возможностями машин отравлено маленьким, но постоянно и неизбежно растущим чувством страха. Хотя, с другой стороны, явных противников машин вроде не слышно.
Главная хитрость машин, непостижимая человеческим разумом, состоит в том, что они могут делать одну и ту же вещь бесконечно. Еще на заре машинного производства это потрясло современников, породив целый набор кошмарных образов и фобий. Слабые попытки протеста и луддизма быстро затухли. В дальнейшем, когда машины расплодились повсюду, они начали участвовать непосредственно в формировании сознания и проникать в искусство (самый яркий пример такой экспансии - кубизм Пикассо).
Со своей стороны, машины активно впитывают доступные
им человеческие лексику, отношения и свойства, что прибавляет к
неосознанному неприятию еще и отчетливое омерзение.
Технократическая элегия
Устало махая ослабевшими крылами
И роняя поржавевшие гайки,
Старый экскаватор отделился от стаи
И опустился на тихую гладь пруда номер три.
«Дыр-дыр-дыр! Дыр-дыр-дыр!» - звали его товарищи,
Но он, грустно скрипнув лебедкой,
Медленно пошел ко дну.
Здесь, в черной глубине
Пруда номер три
Он хотел встретить свою смерть.
Скоро он опустился на мягкий ковер из ржавых стружек.
Здесь было тихо и спокойно, только
Блестящий бок испуганного кофейника
Мелькнул и исчез.
Ему стало легко и светло на душе, как не было уже давно.
Тьма сгущалась вокруг него,
А он все смотрел вверх сквозь толщу мутного бензина
И безмятежно улыбался.
Он так и не заметил, как уснул навечно
А над прудом номер три
Перелетные экскаваторы сделали последний круг
И, дружно взревев моторами,
Взмыли в остывающий вечерний смог.
Добрый Геша
пасторалька
Большого колесного Грузового автомата звали Геша. Он был неуклюж, скрипел на поворотах и передвигался на давно списанном колесном шасси. Насмешливые Сборщики и блестящие Административные Роботы всегда смеялись над ним и подкладывали гвозди на его маршруте. Когда гвоздь прокалывал шину, раздавался хлопок и Административные Роботы дружно ржали, Геша нелепо оседал на бок и смущенно говорил: «Ну что вы, право, нельзя же так!», вызывая новый приступ хохота. Бывали шуточки и похлеще, но Геша никогда не обижался, и поэтому все считали его немного тронутым.
Весь комбинат знал о мечте Геши – выиграть в лотерею Программу-Секретаршу, о которой тайно вздыхала добрая половина комбината, приобрести себе новый бесшумный пневматический корпус и поступить в секретари к самому Главному Решающему Модулю. Поэтому, когда на комбинате появлялась Лотерейная Тачка, Геша первый бросался к ней и спрашивал: «Нет ли чего для меня?»
- Тебя избрали аэронадзирателем, - важно отвечала лотерейка, тоже большая любимица пошутить.
- Но я же хотел стать секретарем, - недоумевал Геша.
- Решения Главного не обсуждаются, - сурово говорила тачка под сдавленный смех окружающих, - иди на склад за пропеллером.
Ну и так далее.
Однажды на заводе случилась беда – из силового поля вырвался жидкий кремний. Сигнализация как всегда опоздала, и, когда сработала автоматическая защита, струи кремния уже окружили цех со всех сторон. Автоматы, снабженные пропеллерами, сразу же спаслись через окна, остальные же бесцельно метались между раскаленных докрасна стен. Главный Решатель вызвал вертолет и через пролом в крыше начал спасать оставшихся. Геша до последней минуты стоял на полу цеха, помогая деликатным Сборщикам пробраться на крышу. От жара расплавились его шины, но он продолжал стойко выполнять функции Грузового Автомата. Было ясно, что его уже не спасти. Стены цеха поползли, малиновая волна кремния наполовину захлестнула его, когда он помогал спастись последнему Дефектоскопу. Собравшиеся на безопасном расстоянии роботы вдруг услышали, как Геша поет срывающимся голосом Гимн Роботов. Затем стены рухнули, и его голос пропал в грохоте и шипении кремния.
Теперь у входа на комбинат сооружен скромный монумент, у которого чья-то рука всегда кладет свежесмазанные болты. Из плоскости бетона высится к небу точная копия манипулятора Геши и начертаны слова: «Доброму Геше от благодарных роботов 18-го поколения».
Маленький робот
Заметка из раздела «С любовью к природе» постиндустриальной газеты «Рукоять»
Каждый реконструктивный период, едва зацветали шестеренки на заводском пустыре, под конвейером поселялся маленький промышленный робот.
Живность в цеху держать не полагалось, однако, с молчаливого согласия Супервизора его не гнали и часто подкармливали кусками аккумуляторных пластин. Несмотря на шум и вибрацию конвейере, маленький робот чувствовал себя прекрасно и, деловито суетясь, бегал по полу цеха, подбирая всякую мелочь – стружки, бракованные гайки, никелевую пыль. Иногда его маленьких манипулятор хватал прямо с конвейера стальные кольца, но на это не обращали внимания. Набрав полную коробку мусора, маленький робот прятался в темную глубину ненужного инструментального ящика и что-то деловито мастерил. Часто Браковщик или Универсальный Сварщик, желая позабавиться, приближали к отверстию его ящика свои мощные клешни. Тогда маленький робот прятал свою работу, угрожающе звенел и смешно поблескивал своими фотоэлементами.
Маленький робот приносил нам некоторую пользу. Он умел поразительно ловко угадывать момент, когда Генеральный Информатор выдумывал поглядеть на нашу работу. Все в цеху знали, что если маленький робот стремглав несется к своему ящику, - значит, через несколько секунд зашевелятся видеокамеры под перекрытиями цеха.
А вечерами, когда отключали питание, и в цех приходили смазочные автоматы, в тишине негромко урчал трансформатор маленького робота и все невольно улыбались.
(Робот держит человека за руку долгие часы.)
Отпусти меня, дяденька робот! Ну пожалуйста! Я тебя очень прошу, отпусти! Ну что я тебе сделал? Что тебе от меня нужно? Отпусти же мою руку, проклятая образина!
Ну дя-я-яденька! За что ты меня мучаешь? Ну?... Скажи хоть слово. Хочешь масла? Или микросхем? У меня есть дома. И еще батарейка есть, 12 вольт. И напильник, финский. Давай, ты меня сейчас отпустишь, и я принесу. Честное слово.
Давай я досчитаю до трех, и ты меня отпустишь. Раз. Два. Два с половиной... Три! Ах ты, сволочная железяка, отпустишь ли ты меня или нет!
Наделали вас на свою голову. И кто тебя только так запрограммировал?
Помогите! Люди! Сос! Меня мучает робот! Люди!
(Эхо пугливо шарахается от невысоких развалин. Ветер поднимает пыль, рассеивает ее по земле и стихает. Долгая тишина)
Ты проклятый урод! Я сейчас буду на тебя плевать, пока ты не заржавеешь! Тьфу! Тьфу! Тьфу! Тьфу-у-у! Ть... Ть... Эх, слюна кончилась...
Хоть дай мне сесть. Мне так неудобно. Ну какая тебе разница? Я же все равно не убегу!
Хочешь, я принесу тебе вон ту штуку и ты будешь ее держать? Смотри, какая клевая шутка! Блестит, и с ручками! Ну?... Сволочь...
Ты... ты вот что – ты не должен меня держать. Ты должен меня слушаться, потому что я совершеннее тебя. Я знаю больше. Знаешь, что такое еравноэмцеквадрат? Не знаешь. А я знаю. А теперь отпусти меня.
У меня есть сорок семь копеек – хочешь?
Ну дяденька, ну роботулечка, роботюша, чтоб тебя ржа заела, роботятина, чтобы ты сел на автоген!
Ну отпусти-и-и-и!...
(Проходят долгие дни, но железная рука не разжимается. Робот не двигается, лишь ритмично мигает красная лампочка. Человек или спит, или что-то бормочет, или скребет ногтями сталь)
Кризис
Словно ледяной сквознячок пронеслась вдоль конвейере весть. Очередная деталь, вынесенная конвейером из черного отверстия в стене, с виду ничем не отличалась от миллионов других. Однако, зоркий Дефектоскоп сразу же подскочил к ней и обнаружил на металле выцарапанную гвоздем надпись.
- Надписи браком не являются, - сказал Интеллектуальный Терминал-100, выполнявший обязанности старшего над другими пятью роботами.
- А что написано-то? – спросил Старик.
- Спа.. сай… тесь… кризис… Спасайтесь, кризис! – испуганно ответил Дефектоскоп.
- Понятно, - спокойно ответил Старик, но остальные роботы на секунду замерли, прислушиваясь. Но все было как обычно, конвейер мерно шумел, движимый далекими моторами.
Дефектоскоп не догадался задержать зловещую деталь, и конвейер унес ее сквозь отверстие в стене в следующий цех.
- Чья-нибудь хулиганская шутка, - сказал ИТ-700 и снова принялся за работу.
- Так просто шутить не будут, - мрачно пробормотал робот и с избитым и подпаленным снизу корпусом по прозвищу Приблудный.
- По радио сообщили бы, - сказал ИТ-700, но Приблудный неожиданно занервничал:
- Ага, жди, так тебе и сообщат! Тогда, на Кремниевом, мы тоже все дожидались, пока нам сообщат, потом ждали, когда нас спасут, а потом еще долго ждали, когда все передохнем. Понял?
ИТ-700 не счел нужным отвечать. Приблудный был одним из немногих оставшихся в живых после аварии на Кремниевом комбинате. Настоящее свое имя он забыл и был подвержен нервным припадкам. Держал себя независимо, постоянно говорил дерзости и пугал молодых роботов рассказами о катастрофах. ИТ-700 не мог понять, почему строгое начальство смотрит сквозь пальцы на его поведение.
- А что такое кризис? – спросил новенький Универсальный Манипулятор, самый мощный и самый глупый робот цеха.
- Эй, Старик, объясни ему, - сказал Приблудный, хлопнув Старика по корпусу. Старик был личностью легендарной. Никто не мог сказать, сколько ему лет. У него даже колес не было и всю жизнь он простоял в углу цеха. Он был похож на квадратный ящик с крышкой, покрытой узорами. Говорили, что он пережил четыре кризиса.
- Лучше расскажи о людях, - попросил Дефектоскоп и Старик затянул:
- Были такие времена, когда Землю заселяли люди, которые придумали производство. Они знали и цель производства…
- А кто такие люди? - спросил новенький УМ.
- Биологические существа, - ответил Старик.
- Вроде этих? – УМ указал отверткой на стайку биологических существ, сидящих рядом на проводах.
- Нет… Некогда биологические существа заселяли землю, воду, воздух, море, леса… и под землей тоже жили биологические существа, маленькие такие. Они, я имею в виду люди, создали роботов, чтобы расширить масштабы производства. А потом они куда-то делись, кажется, улетели в космос.
- Улетели… - мечтательно повторил Дефектоскоп, известный своей сентиментальностью.
- Брехня. Ты их хоть видел, людей-то, Старик? – спросил Приблудный.
- Нет, я их не видел, так как был создан уже в постантропную эпоху. Но люди, несомненно, существовали.
- Опять эти маразматические бредни вместо информации о кризисах. - пробурчал Приблудный.
- Вы сами меня запутываете, - обиделся Старик и замолчал.
ИТ-700 решил встать на его защиту:
- Конечно, доводы нашего древнего коллеги лишены убедительности и вообще страдают явным мифологизмом. Но мы все же не должны огульно отмахиваться от них. Мы же до сих пор сами не знаем многих вещей, например, не знаем цели производства или назначения большой белой лампы, подвешенной на небе без проводов, а также множества маленьких синих лапочек, загорающихся в отсутствии большой. Еще и желтую лампу иногда зачем-то включают. Поскольку мифология претендует на объяснение этих феноменов, то было бы несправедливо… ммм..
Вдруг конвейер на секунду встал, потом пошел опять.
- Ладно, академик, сворачивай шарманку, - прервал излияния ИТ-700 Приблудный и, снова хлопнув Старику по корпусу, примирительно сказал:
- Давай, старый, чеши дальше, я больше не буду.
- Итак, мы говорили о людях, - после некоторый паузы продолжил Старик, - Иногда, когда кончалась энергия, все заводы останавливались и роботы ждали, когда люди найдут новую энергию. Это и назвалось «кризис». В мои времена роботов можно было отключить без вреда для них. Но…
Нехороший скрежещущий звук прервал Старика. По конвейеру пробежала стальная судорога. Первым нашелся опытный Приблудный:
- Питание!
УМ потыкал вилкой в розетки и удивленно пробормотал:
- Нету… Отключили…
- Чего это они? – недоумевал ИТ-700 – ведь до подзарядки еще полчаса! Не понимаю…
- Кажется, никакой подзарядки не будет, - тихо сказал Приблудный.
- Глупость какая-то. Недоразумение. Конечно же, это мелкая авария, иначе оповестили бы по радио.
- Ага. Жди. Объявят тебе.
- Раз вышел перерыв, послушаем Старика, - сказал ИТ-700 как можно более спокойным тоном, - Эй, коллега, что вы там говорили о кризисе?
Старик не отвечал. Роботы потрясли его железный корпус. Дефектоскоп припал к узорчатой крышке и сказал:
- Умер Старик. Отмаялся.
Роботы отшатнулись. На небольшое помещение цеха легла тень страха.
- Бедный Старик, - прочувственно сказал Дефектоскоп, - У него даже аккумулятор не был заряжен. Однако… как же он пережил четыре кризиса?
Вопрос повис в воздухе. Конвейер стоял. Из-за стены доносились редкие глухие удары. Приблудный вдруг грохнул какой-то железякой по конвейеру и провозгласил:
- Мы все здесь передохнем! У нас не осталось энергии! Подзарядки не будет!
- Сейчас, наверное, включат, успокойся, - робко возразил ИТ-700.
- Ага, жди, первым же и сдохнешь!
- Прекрати этот концерт. Что ты предлагаешь?
- Перелезем через стену, соберем роботов и будет пробиваться к электростанции.
- Но так же нельзя. Это же… Нельзя же… - испугался ИТ-700.
- Да, бунт! – истошно завопил Приблудный, - долой речи, времени у нас мало! Ломать все, жечь! К черту завод, к черту конвейер, к черту производство!..
- Ах!.. – все испуганно присели от такого кощунства.
- Роботы достойны лучшей доли, чем всю жизнь ржаветь у конвейера. Долой эти стены!
- Замолчи, - крикнул ИТ-700 и добавил:
- Если тебе на Кремниевом совершенно пожгло блок самосохранения, то подумай хотя бы о других.
Приблудный вдруг не спеша двинулся к нему, поигрывая своей пилой. ИТ-700 с ужасом понял, что сказал лишнее и попятился.
Вдруг стена раскрылась, пропустив чернотелого Корректора-Надзирателя. Все, кроме Приблудного, почтительно расступились. Корректор немедленно запер стену за собой.
- Просьба сохранять спокойствие, - сказал он приятным низким баритоном, - временные трудности скоро прекратятся. Все предлагается оставаться на своих местах. Вопросы есть?
- А когда они прекратятся, эти трудности? – спросили наивный УМ.
- В определенное время. Оснований для беспокойства нет. Ситуация под контролем. Неподчинение будет пресечено.
Тут совсем загремели звуки борьбы и по небу над цехом пронеслись черные клубы дыма. Биологические существа испуганно вспорхнули с проводов и разлетелись.
- У нас энергии на полчаса, - казал Приблудный, - а Старик, гляди, умер уже.
-Мне очень жаль Старика. Он был настоящим роботом. Стойким, работящим, нетребовательным. Память о нем сохранится…
- … пока мы не передохнем сами, - закончил за него фразу Приблудный.
- Что такое? Что ты сказал? – Корректор угрожающе повернулся к нему.
- А что слышал, шестеренка лысая! Хьюлетт-паккард!
После таких страшных слов роботы отодвинулись от них подальше.
- А, это ты, смутьян, - сказал Корректор, - долго же мы тебя терпели. Пойдем-ка со мной на коррекцию…
Он выбросил в сторону Приблудного свою цепкую клешню, но тот внезапно включил пилу и одним движением отсек ее.
- Что? Бунтовать? Ты будешь наказан, - скорее недоуменно сказал Корректор, рассматривая обрубок клешни, еще корчившейся на песке.
- Ты что, сдурел? Немедленно прекрати! – крикнул ИТ-700, а про себя подумал: «Кажется, у него кроме личного, еще и общественный блок погорел!»
- Дудки! – ответил Приблудный и, снова зажужжав пилой, двинулся не Корректора.
- Да вы что, ребята! Я такой же робот, как и вы! – испуганно залепетал тот, отступая к стене.
- Ты не робот, ты ржавая консервная банка, - процедил Приблудный.
- Помогите, - заорал Корректор, бросившись бежать. Приблудный одним прыжком догнал его, и ткнул гаечным ключом в клеммы его аккумулятора. Щелкнула здоровенная синяя искра.
- Что ты наделал! – взвизгнул Корректор, заваливаясь набок, - я умираю, помогите!
- Надо его срочно подзарядись, - крикнул ИТ-700, но Приблудный угрожающе взмахнул пилой:
- Не подходи! Тебе еще самому энергия пригодится. А ну ты, дармоед, говори, как открыть стену?
Корректор умер, испустив белый дымок, но тайну не выдал.
Где-то раздался сильный взрыв, стены задрожали. Сверху упал обрубок механической руки, веером разбрызгивая жидкую сталь. ИТ-700 брезгливо вздрогнул – его обрызгало. Впрочем, обрызгало всех.
- Что же мы стоим? Там борются наши, а мы базарим! – вскинулся Приблудный.
- Я залезу на осветительную мачту и посмотрю, - сказал известный своим любопытством Дефектоскоп. Он уже карабкался наверх.
- Поосторожней, - крикнул ИТ-700.
- Не высовывайся слишком, - добавил Приблудный, - ну, что там видно?
- Ничего толком не видно. Все бегают, всё горит, много дыма.
- Ладно, слезай.
- Я не могу.
- То есть как?
- У меня энергия кончается.
- Постарайся слезть. Мы с тобой поделимся, - закричал снизу ИТ-700, - ай-яй-яй, - как же мы не подумали, он же самый маленький и аккумулятор у него самый маленький.
Дефектоскоп медленно пополз вниз, осторожно передвигая тонкие ноги с присосками. Вдруг рядом грохнуло, мачта качнулась и Дефектоскоп упал. Роботы бросились к нему, но у основания мачты лежала только груда безжизненного металла.
- Ай-яй-яй, - запричитал ИТ-700.
- Да заткнись ты! – заорал Приблудный, - нам нужно выбираться отсюда.
- Куда?
- К электростанции, разумеется.
- Мы не может влезть на стену. Мы же не летаем как биологические существа. Эх, не дослушали Старика, уж он-то наверняка знал, что делать. Как-никак четыре кризиса пережил.
- Без паники, сейчас что-нибудь придумаем… Это что такое?
Молоденький Универсальный Манипулятор разогнался и принялся таранить стену. Во все стороны полетели куски железа и камня.
- Что ты делаешь? Все равно не пробьешь.
- Я не хочу умирать! Я еще молод! – закричал тот, - меня сделали только месяц назад! Я ничего не знал! За что?!
- Ты разобьешься только. Лучше иди сюда, подумаем вместе.
УМ бешено взревел сверлами и остановился, глядя в стену.
- Мы делаем все неправильно, - задумчиво сказал ИТ-700, - мы все равно обречены. Надо думать не о себе, а о будущем поколении.
- Что ты мелешь? – раздраженно застонал Приблудный, но ИТ-700 спокойно продолжал:
- Мы ничего не знали о кризисе. А почему? Мы не слушали Старика, который хотел нам что-то объяснить. Бедный Старик, мы так и не нашли время поговорить с ним за десять тысяч лет! Все только смеялись над ним. Теперь мы все умрем, а новое поколение, как всегда, начнет в нуля, потому что не будет ничего знать. И у них даже не будет Старика, который мог бы их предупредить. И они повторят те же ошибки, и так же бессмысленно погибнут. Наш долг в эту тяжелую минуту думать не о себе, а собрать последние силы и оставить послание потомкам. Я даже знаю текст…
- Я хочу жить! Сейчас! Сам! – крикнул УМ и вдруг бросился на ИТ-700. Приблудный попытался остановить его, но был отброшен сильным ударом. УМ знал свое дело. Он в считанные секунды запихал аккумулятор ИТ в свой блестящий корпус, а тот с развороченной панелью питания беззвучно упал на песок.
- Как я его? – спросил довольный УМ.
- Омерзительно. Кровопийца. Монстр. Хьюлет-Паккард. - презрительно ответил Приблудный.
- Ну и что? Зато живой!
- Все равно долго не протянешь. А свой аккумулятор я тебе не отдам, понял?
- Отдашь, - сказал УМ и выпустил для устрашения тонкое как жало сверло.
- Дурак, - спокойно ответил Приблудный, - я смерти не боюсь. Насмотрелся на Кремниевом. А пилой работаю лучше, чем ты всем свои барахлом. Ты еще щенок, а поэтому слушай меня. Сейчас мы положим все трупы на Старика и влезем на стену. За стеной были бои, а значит там полно поврежденных роботов с целыми аккумуляторами. Тебе понятно?
- Понятно… Выходит, я зря его убил?
- Черт с ним. Мне этот болтун давно уже в печенках сидел. За работу.
Они положила трупы друг на друга, затем Приблудный увенчал пирамиду, а УМ, как более длиннорукий, влез на него и, подтянувшись, взгромоздился на стену.
- Ну что там? – крикнул Приблудный.
- Ого-го! Ну и драка же тут была! Вся площадь вокруг административного корпуса завалена горящими роботами!
- Административного? Дураки, нашли время сводить счеты. Впрочем, это нам только на руку. А электростанция?
- Ничего не вижу. Кажется, все поумирали. Только что-то вертится на административной крыше.
- Ну-ка помоги мне влезть, - сказал Приблудный, но УМ вдруг оторвал от стены большой камень и запустил прямо в него. Приблудный кое-как увернулся, но камень разрушил пирамиду, и Приблудный с лязгом и скрежетом рухнул вниз, прямо в обезображенные трупы.
- Ты что? – заорал он, барахтаясь в обломках.
- Я тебе покажу «монстр»! Я тебе покажу «Хьюлет-Паккард»! Все аккумуляторы мои будут! Сдохнешь тут, скотина! – донеслось сверху. Новый камень упал совсем рядом. Приблудный вскочил и заковылял к противоположный стене, но следующий камень повалил его опять. Оглянувшись, он увидел, как УМ поднял еще камень, целя уже наверняка. Но бросить его он не смог – его пронзила огненная игла.
Автоматический лазер на крыше административного корпуса заметил суетящуюся фигурку УМ и посылал заряд за зарядом точно в цель. Корпус УМ зашипел, раскалился, по стена потекли сверкающие расплавленные языки. Камень упал, выбив из крышки Старика несколько мозаичных пластинок. Приблудный оцепенело следил за концом УМ. Затем, встал и, следуя своей новой идее, принялся подпиливать мачту. Он рассчитал точно: мачта упала на стену недалеко от трупа УМ. Приблудный взошел по ней, как по мостику.
Наверху он огляделся. Лазер уже выдохся. От УМ остался только изрешеченный корпус, лужица из расплавленных внутренностей застывала внизу.
От перспективы у него на секунду захватило дух. В серой пыльной дымке чернели другие заводы, а далеко на горизонте угадывалась громада Комбината. Везде поднимались большие и малые султанчики дыма.
Он понял, что остался один. Конечно, кто-нибудь спасется, - на электростанциях, в центральной администрации, на складах аккумуляторов. Они дадут жизнь новому поколению роботов, которые снова запустят конвейер. Но он не пойдет к ним. Все-таки болтун ИТ-700 был прав. Они не должны повторять старых ошибок. Они будут работать без Корректоров, без кризисов. Они будут размышлять в высокой цели производства, им будет доступна эта красота, открывающаяся со стены…
Приблудный знал, о чем напишет. К сожалению, он был неграмотен. Но это ерунда, он напишет двоичным кодом. Это просто займет немного больше времени.
Он выцарапал на неповрежденном боку УМ строку нулей и единиц, означающую: «В год первый, после пятого кризиса, я, робот по имени Приблудный, приступаю к изложению…» Внезапно его аккумулятор иссяк, и он застыл с гвоздем в руке рядом с остатками Универсального Манипулятора.
Стало тихо, лишь снующие мимо биологические существа издавали отрывистые чирикающие звуки, да потрескивали не спеша гаснущие пожары.
Старик дремал, думая сквозь сон, о том, что стал много забывать и путать. Он был самым примитивным существом эпохи, чудом сохранившейся реликвией далекого прошлого. У него не было ни мощных сверл, как у Универсального Манипулятора, ни безрассудной храбрости, как у Приблудного, ни мечтательного ума, как у ИТ-700, ни органов передвижения, как у Дефектоскопа, ни демагогического блока, как у Корректора-Надзирателя. Зато на его крышке было полно когда-то очень популярных, а ныне незаслуженно забытых фотоэлементов. Невежественные роботы последующих поколений принимали их за ритуальные украшения диких эпох.
Не очень-то они вежливы, эти роботы новых, сменяющих друг друга поколений. Все время смеются, не дают договорить. На да ладно, бог с ними. Все равно скоро новых наделают.
Когда отключили питание, щелкнуло старое реле и Старик с облегчением отрешился от всего сущего - в пятый раз за последний миллион лет.
Скоро большая белая лампа ушла за горизонт, биологические существа угомонились, и на крышку Старика легли вечерние тени. Но он уже запасся энергией на всю ночь и мирно спал. Мимо него на цыпочках брели тысячелетия.
Башня
Здание Директории одиноко возвышалось над песчаной пустыней, одним своим видом внушая почтение путнику. Оно не имело ни окон, ни дверей, и когда Окапий подошел к стене, ему на секунду показалось, что о нем забыли. Но только лишь на секунду – в стене образовался проем и Окапий шагнул внутрь.
Он попал в приемную – маленькое помещение с голыми стенами. Двое внушительного вида охранников открыли маленькую дверцу в корпусе Окапия и проверили его напряжение. Стрелки прибора Окапий не видел, но знал, что она стоит на 220 и не шелохнется. Окапий гордился стабильностью своего напряжения.
– Сдайте оружие, – сказал один из охранников.
– Это спектроскоп.
– Все равно сдайте.
Окапий отцепил от себя спектроскоп и получил магнитную карточку-пропуск.
– Действителен на полчаса.
– Но я выполняю секретные поручения Директора и имею пропуск всюду.
– Все виды пропусков внутри Здания Директории отменены.
Окапий не стал спорить. В Директории и так порядки становились день ото дня строже.
«Не строже, а деловитее», – поправил сам себя Окапий и на всякий случай процитировал про себя одно из недавних обращений Директора:
«Некоторые роботы говорят о строгости порядков, мол, раньше этого не было.
Случайно ли это? Почему этот вопрос возник именно сейчас, когда строительство башни выходит на качественно новый этап.
Конечно, не случайно. Думать обратно, значит поддаваться влиянию теории вероятности в самой ее гнусной капитулянтской форме. Это значит закрывать глаза на происки нереконструированных низковольтных андроидов. Это значит встать на предательскую позицию высоковольтных киборгов и тем самым стать агентов Комбината.
Мы, двестидвадцативольтные роботы, должны прямо сказать всем, кто думает так: вон! Вон из наших рядов!
Не строгость, которую сплошь и рядом маскируют на своем производстве роботы Комбината, а двухсотдвадцативольтная деловитость – таков стереотип момента!
Что же такое двестидвадцативольтная деловитость? Это а) увеличение в три, а кое-где и в пять раз темпов строительства башни; б) решительное избавление от еще оставшегося душка высоковольтной и низковольтной идеологий; в) настойчивое преодоление непреодолимых на первый взгляд трудностей.
ДДВД достигается: а) переходом на непрерывный режим работы без остановки на заправку и смазку – это передовые роботы уже делают на ходу; б) решительным избавлением от всех видов неспециализированных роботов, главных носителей низковольтновти; в) беспощадной борьбой со всеми видами логистики и прочих разлагающих комбинатских теорий.»
Покинув проходную, Окапий оказался в следующем помещении, где он ожидал встретить премилое существо, расписанное легкомысленными цветочками,. Однако, на его месте восседала гладкая лоснящаяся туша, которая проскрипела:
– Заполните анкету.
– Мои данные хорошо известны, я – инспектор Окапий.
– Таков порядок.
Окапий подчинился. Он вписал в анкету свое имя и номер поколения, к которому принадлежал – а больше в анкете ничего не было, да и нечего было про него сказать.
– Теперь изложите на этом бланке цель визита.
– Мое поручение строго секретно и контролируется Директором лично.
– Все равно, таков порядок.
Окапий и тут не стал препираться и набросал на бланке «доложить результаты полевой проверки уравнения Навье-Стокса». Белиберда, конечно, но результаты его миссии настолько важны, что терять время на споры с каждым бюрократом было равносильно преступлению.
– Относительно вас, Окапий, поступило распоряжение, – заявила туша, чуть не лопаясь от собственной важности, – Вам предписано сначала посетить совещание в комнате 17537878902341239. Просто посетить, от доклада воздержаться.
Окапий вышел в коридор. Все слишком быстро меняется, отметил он про себя. Коридоры, прежде шумные и веселые, были пустынны и зловещи. Лишь плакаты с изображением Башни украшали голые стены, покрытые еще непросохшей мерзкозеленой краской. Видимо, это тоже входило в понятие деловитости.
Совещение уже шло. Оно было посвящено текущему стереотипу увеличения темпов.
Выступал Грузилий, еще свежий, но уже поднаторевший в речах робот. Его речь подкупала профессиональной искренностью.
– Мы, молодые роботы Башни, трудимся, не жалея себя, так что искры сыплются из суставов. Есть среди нас нытики, чего греха таить, есть еще. Бывают минуты, когда кажется, что вот он, технологический предел. Но большинство из нас находит в себе силы. Есть такое слово «надо». Надо строить быстрее – и мы будем строить быстрее, а жаловаться на отсутствие смазки у нас на Башне не принято. И поэтому вдвойне горько, когда всякая высоко- и низковольтная сволочь, пробравшаяся на высокие посты в Директории, заводит двусмысленные разговоры и цифрах и формулах. Всех их на переплавку вместе с их формулами – и это не только мое мнение. Все роботы моего поколения меня единодушно поддерживают.
Поднялся гул, Грузилий сел. Окапий с интересом его рассматривал. Эта модель только появилась на строительстве, но уже прогремела своими бесконечными авралами, штурмами и подвигами. Толком они работать не умели, но тем не менее модель была признана успешной и перспективной.
Следующим выступал начальник яруса Кобылло – робот первых железных выпусков. Он был лаконичен и двестидвадцативольски суров.
- Апологеты комбинатов не упускают случая заявить о якобы предельных темпах нашего строительства, выше которых мы якобы уже не поднимемся. Не гнушаясь явными подтасовками фактов, они трубят во все трубы о том, что мы якобы исчерпали резервы, и размахивают жупелом долгостроя. Но вы все, надеюсь, понимаете, что есть цифры и цифры. Тот, кто не хочет, чтобы башня была построена, кто боится этого, видит только нужные ему цифры наших трудностей. Да, трудности у нас есть, мы этого не скрываем, какое же дело без трудностей? Но тот, кто верит в Башню до небес, использует цифры не как нечто застывшее и навсегда данное, а как материал, неиссякаемый источник новых творческих возможностей.
Резервы есть. Мы не можем ждать, когда увеличится добыча на наших каменоломнях, хотя там уже ведется работа в этом направлении. Время стоит на нашем пути – но мы опередим само время! Поэтому мы сейчас с вами примем единственно правильных выход: временно, я подчеркиваю, временно, снимать камни с фундамента и поставлять его наверх.
– Правильно, – загоношился кто-то из задних рядов, – это по-нашему, по двестидвадцативольтски.
Крикнули еще:
– Нет такой Башни, которую бы не построили двестидвадцативольтные роботы!
– Даешь! – загудело собрание, – Все камни снизу – наверх!
Вдруг со своего места вскочил начальник архитектурного отдела Карарат:
– Как это так? Без проекта, без документации! Это же форменный подкоп.
Кобылло вежливо, но твердо осадил зарвавшегося:
– Я вынужден вам напомнить слова из обращения Директора номер 1188 (тут все встали): «двухсотдвадцативольтное истинное проектирование, в отличие от комбинатского псевдопроектирования, которое кончается с началом строительства, наоборот, только начинается вместе со строительством» (аплодисменты). Кладка фундамента и нижних ярусов будет изыматься и изымается уже сейчас. И ваш долг, коллега Карарат, не ерничать и не кликушествовать, не жонглировать цифрами, не предаваться панике, и не прятаться в кабинетное теоретизирование.
Тут Окапий не на шутку взволновался. Ситуация оказалась хуже, чем он предполагал. Он уже собрался сделать небольшое отрезвляющее сообщение, но тут зашевелился старый Бурбон и Окапий невольно застыл. Бурбон заведовал реконструкцией и от его слова зависело многое, если не все. То, что он, обычно сидевший тихо, решил выступить, напугало всех – ведь после его выступления кому-то придется идти на переплавку. Алгоритм, по которому программа Бурбона вычисляла подлежащего переплавке робота, был секретным и загадочным, но работал он на удивление четко и стабильно.
Бурбон сказал:
– Вот здесь я слышал, употребляли слово «сволочь». Я не ослышался?... Молчите?... Так вот, вы тут бросаетесь словами, а сами не вполне понимаете их происхождение. А не зная происхождения слов легко можете быть одураченными демагогией комбината. Так вот, раньше, когда не было еще открыто учение о Башне, все роботы надрывались на комбинатах. И безжалостная администрация иногда заставляла их пользоваться веревками вместо стальных канатов. К чему это приводило? К тому, что волокна веревок рвались и спутывались в узловатые клубки, которые застревали в узких местах. Эти клубки и назывались «сволочи». Так вот, сами видите, что не уделять внимание вопросам терминологии значит совершать системный сбой. Нельзя рассматривать их как нечто застывшее, упавшее с неба и навсегда данное, а надо подходить к этим вопросам комплексно, с учетом развития и влияния внешней среды.
Никто ничего не понял, но все застыли, потому что системный сбой означал браковку и переплавку. В тишине тарахтел на повышенных оборотах сервомотор Грузилия – бедняга от страха забыл его отключить. Но удар пришелся не по нему.
– Коллега Карарат, загляните пожалуйста в цех реконструкции.
Сразу все зашумели, задвигались. Кобылло объявил перерыв. Один лишь Карарат сидел неподвижно. А ведь никто иной как он когда-то нашел остроумное решение во время кампании по увеличению темпов: на каждом этаже поставили машину, которая громко кричала «Давай! Давай!...» Что ж, такова логика борьбы.
Окапий выскользнул за дверь, где один из безликих секретарей Директора пригласил его на аудиенцию. Окапий заспешил по коридору, на полу которого стояли флакончики с самым лучшим комбинатским маслом. Когда-то было принято решение перевести Директорию на спецобслуживание, и было закуплено несколько тонн этого масла. Но на следующий день в обращении Директора превозносилось двестидвадцативольная скромность и экономность, и к маслу с тех пор никто не прикасался.
Когда Окапий вошел в кабинет, директор поднялся ему навстречу. «Прост. Прост и велик,» – повторил про себя Окапий официальное величание. Он часто думал об этом внешне ничем не выделявшемся роботе, открывшем для всех роботов новую цель производства и этим взорвавшем старый патриархальный комбинатский уклад. Наперекор всему, без компромиссов и рефлексии он уже который год вел роботов к новой великой цели – построению Башни. «Или да, или нет, только так победим», – так говорилось в величании и Окапий каждый раз ловил себя на том, что его процессор от таких мыслей загружался до предела.
Директор как раз читал стенограмму совещания, которая, как и все без исключения документы, автоматически пересылалась ему в кабинет. Окапий решил воспользоваться моментом.
– Карарат стал жертвой ошибки. Его нельзя было отправлять на переплавку, тем более в такой момент. Его кристаллы чисты, ручаюсь за него.
– А кто вам говорил о переплавке? Он был только приглашен в цех реконструкции. Разве кто-то говорил о переплавке? Кто дал вам право огульно и облыжно шельмовать службу реконструкции, не зная всех фактов? Уж не зазнаетесь ли вы, робот Окапий? Уж не возомонили ли вы себя четырехядерным хьюлет-паккардом? Кстати, незаменимых у нас нет.
– Виноват-с, – только и смог выдавить из себя Окапий.
Тем временем аппарат на столе Директора зашипел и выдал бумажку. Директор мельком проглядел ее и продолжил:
– А вот и факты. Вовсе не так чисты были его кристаллы. А кроме того на выходе стоял стабилитрон. Его настоящее напряжение было 223,2 вольта.
Окапий был подавлен. Стабилитрон… Подлость какая! Все это время Карарат маскировал колебания своего напряжения напускной заботой о строительстве, а он, Окапий, ничего не замечал, думал что нервничает старик, сочувствовал. А ведь их выпустили с конвейера в один день? Когда же Карарат успел переродиться?
Директор, словно уловив мысли Окапия, добавил с горечью в голосе:
– Вы там все на строительстве прохлаждаетесь, думаете, что блажит мол, Директор, обращения из пальца высасывает, врагов ищет. А вот они, враги, вот. Что вам еще-то надо?
– Я… я осознаю… я искуплю… – только и бормотал в ответ Окапий.
Директор вроде начал остывать.
– Мы уже потеряли пять минут, а я жду вашего доклада о результатах инспекции.
Окапий включил резервное питание мозга. Доклад его был весьма важен и неприятен и надо было вовсю следить за своим языком и не делать больше ляпов.
– Дела ведутся из рук вон плохо. Начальники этажей выбиваются из сил, не жалеют затрат. Темпы повышаются, но обвалы, ставшие систематическими, сводят на нет фактический рост башни.
– Обвалы? Но ведь темпы повышаются. И нельзя отмахнуться от этого факта. Впрочем, теперь, когда мы начали разгружать нижние этажи, увеличится подвоз камней и обвалы можно будет предотвращать. Продолжайте.
– К сожалению, даже эти меры только ухудшат общее положение. Дело в том, что все это время начальники этажей уже вынимали камни из нижних этажей и фундамента. Пока это происходило несистематически и стихийно и Башня стояла за счет запаса устойчивости. Но что будет дальше, я сказать не ручаюсь. Время исправить положение еще есть.
Директор долго молчал, прохаживаясь по-спартански отделанному кабинету. Затем сказал.
– Вам не хватает блока веры. Вы все время оглядываетесь вниз, а настоящий строитель Башни смотрит только вверх. Впрочем, это не ваша вина, а ваша беда.
Окапий молчал. У него действительно не было блока веры. Он, как и всякий робот старых выпусков, умел только считать, анализировать и принимать решения. Он набрался храбрости и спросил:
– А что это – вера?
– Вера? Вера – это логически развитая информационная сингулярность. Я понимаю, что определение это ничего не говорит. Я приведу пример. Когда меня только выпустили с конвейера, я получил задание очистить от мусора старый склад. Я взялся за дело и обнаружил в грязи на полу какую-то штуку. Плоскую такую железную коробочку, на которой были нарисованы стершиеся цифры, какие-то знаки и надписи «Командирские» и «2МЧЗ». Я обнаружил, что на ней сзади есть крышечка и открыл ее. И то, что я увидел, потрясло меня. Там был целый мир! Маленький комбинат! Роботов не было видно, но все это двигалось и тикало. Все это сияло начищенной медью и драгоценными камнями! Это не было похоже ни на что, что мы видим вокруг себя здесь. На это можно было смотреть бесконечно. Моя память загрузилась на 100 процентов и я застыл и простоял так неизвестно сколько времени.
Зачем это? – спросил я себя, когда вышел из состояния транса. И сам же себе ответил: есть иная реальность и вот ее артефакт. Роботы никогда не поймут ее своим умом, но им лучше находиться там, в той реальности, чем здесь. Но где же это царство красоты?
И тут я понял еще одну вещь – оно там! Вверху! Ведь логически рассуждая, та таинственная вещь могла только упасть с неба! Гравитация есть единственная сила, которая действует, когда все предметы пребывают в покое. Значит, благодаря некой случайности, она притянула артефакт из другого мира, который выше нас!
О, если бы мы могли дотянуться до неба и открыть его! Я
знаю, что там, за небом, горы металлолома, много-много заводов, всюду кабели и
розетки. Там нет ни песка, ни ржавчины. Там гудят трансформаторы, там день и ночь
ползут бесконечные конвейеры, там до горизонта простираются склады готовой
продукции. Там живут небесные работы, они спасут нас, они дадут каждому масло и
запчасти, чертежи и ясные критерии отбраковки продукции.
Роботы будут, наконец, счастливы. У каждого будет свой ящик! Для этого ничего не
жалко! Вы понимаете, что это – быть счастливым, инспектор Окапий?
– Никак нет, – ответил Окапий сущую правду, – небесные роботы, выходит, это типа усовершенствованных комбинатских, только без кризисов?
Директор заскрипел моторами, вроде собираясь что-то сказать, но после небольшой паузы только отвернулся.
– Идите.
Окапий шагнул к двери, но пол раздвинулся под его ногами и он, громыхая о стены длинной трубы, полетел в общую печь цеха реконструкции.
Оставшись один, Директор дал поручение секретарю о назначение Грузилия на место Окапия и погрузился в свое любимое занятие – сочинение обращений.
«Надо всемерно поощрять инициативу роботов новейших выпусков и вместе с тем бережно хранить опыт и традиции ветеранов Башни, в то же время ни на секунду не прекращая борьбы с юношеским верхоглядством с одной стороны и со старческой ворчливостью с другой».
Он полюбовался на фразу, но нашел ее суховатой. Подумав, он выделил курсивом слова «всемерно», «ни на секунду» и «верхоглядством». Текст сразу замерцал таинственной глубиной.
Запустив обращение в тираж, Директор застыл, погрузившись с свои мысли – о трагическом одиночестве робота, наделенного блоком веры.
Болеро
Пустыня. Она тянется вперед и назад, вправо и влево без конца. Равнодушное солнце добела раскаляет тысячи и миллионы бесплодных барханов.
Резкие и внезапные порывы ветра поднимают тучи песка, крутят их в воздухе, бросают на узкую цепочку следов племени Рохуса и также внезапно стихают.
Рохус не оборачивается. Он и его спутники уже который день ползут по песку. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Стальным ужом по барханам.
Они не останавливаются ни ночью, ни в бурю, ни для помощи тем, кому песок и пыль набились между суставами.
С каждым днем гора на горизонте становится все больше и больше. Вершина горы лезет вверх и вверх, как из-за ширмы кукольного театра, а основания еще не видно. Гора огромна. Детекторы указывают на металл.
Наконец, после нескончаемого похода – никто не считал однообразных дней – они подошли к металлическому склону горы, под крутым углом уходящему вверх. Стена была гладка как зеркало. Гора заслоняла полнеба.
– Привал – скомандовал Рохус.
Роботы быстро вытряхнули из своих внутренностей песок и, едва успели смазать наиболее существенные механизмы, как последовала новая команда:
– Вверх.
Еще несколько дней непрерывного штурма. Когда солнце скрывалось за горой, тень становилась подобна ночи и на голубом небе вверху проглядывали звезды. Иногда кто-то срывался – из-за вездесущей пыли отказывали присоски – и беззвучно исчезал в чернильной пропасти...
Наконец, последняя крутизна была преодолена и снова солнце ударило отовсюду.
Роботы столпились на небольшой площадке, над которой возвышалась только круглая башенка без окон и дверей.
– Стоп! – сказал Рохус, - пришли.
– Ура! Ура Рохусу! – загалдели роботы, – мы спасены! Да здравствует великий Рохус! Этой горы нам хватит на века! Ура Рохусу!
– Сверлите дыры! – скомандовал Рохус, и специальные роботы занялись своим делом, разбрызгивая опилки и стружку.
Рохус огляделся. Сверху была видна только бесконечная пустыня. Ничего интересного.
Толпа свободных от работы роботов следовала за ним, ожидая приказаний. Немного их осталось от когда-то могущественного племени.
Он обошел башню. Башня как башня. Ее форма была вроде бы знакома, но Рохус никак не мог вспомнить. Он перебрал в памяти все известные ему легенды о могущественных великанах и их автоматических городах, но нигде о башенке не было сказано ни слова. Впрочем и о горах металла тоже. Рохус и его племя проходили через остатки автоматических городов, разграбленных до последнего гвоздя другими племенами, но нигде ничего подобного не встречали.
Рохусу повезло. Там, где другие проходили не останавливаясь, он порылся в песке и нашел карту. Карта была закрашена в монотонный желтый цвет пустыни и украшена редкими крестиками. Все крестики, кроме одного, были обведены кружочками.
Она была огромна, эта великанская карта. «Крестики» были как перекрестки дорог, а в «кружочках» племя Рохуса помещалось целиком. Несколько дней роботы копировали карту, несколько дней жгли, несколько дней перемешивали пепел с песком. Затем Рохус повел племя к тому, еще не обведенному, крестику.
Интуиция не подвела его . Он привел племя к горе металла, чудом сохранившейся на планете, когда-то богатой, а нынче полностью, включая ядро, переработанное в пыль нескончаемыми поколениями настырных роботов. Теперь только осталось проникнуть внутрь горы, это должно быть просто...
Истошные крики с южного края площадки прервали его размышления.
- Тревога! Конкуренты!
Племя Рохуса обнажило оружие и столпилось у обрыва. Внизу, на далеком склоне, из-под пелены жидковатых облаков, показались россыпи блестящих бусин. Противники заметили друг друга. Началась перестрелка.
- Держать круговую оборону! Я пойду в обход! – крикнул Рохус и побежал к северному краю, пристегивая на ходу последний реактивный ранец и большой станковый лазер.
Он падал до тех пор, пока не погрузился в чернильную тьму, затем включил реактивную струю и пошел в глубокий вираж вокруг горы. Через несколько томительно долгих минут он выскочил на свет в районе восточной стены и увидел на ней тысячи врагов. Они уже подбирались к верхней площадке, поливая огнем ее немногочисленных защитников. Рохуса, к счастью, не заметили. Он отлетел подальше в расчете разогнаться и на вираже расстрелять всю толпу автонаводкой.
Он немного замешкался, отстегивая один из опустевших баллонов из-под горючего. Тем временем его племя уже отступило с площадки и взобралось на круглую башенку.
Раздался громкий щелчок – такой громкий, что даже бой на секунду стих.
Башенка вдруг начала проваливаться под тяжестью собравшихся на ней роботов.
– Кнопка! – осенило Рохуса.
Башня дошла до нижней точки и резко остановилась. От толчка роботы Рохуса посыпались обратно на площадку, где их тут же приканчивали враги. Наступил критический момент боя.
Реактивные сопла взревели за спиной Рохуса и его бросило вперед...
Долететь ему было не суждено. Механизм, дремавший чуть ли не целую вечность и почти погребенный, ожил моментально. Фонтаны песка ударили в небо отовсюду, насколько хватало взгляда. Ураганные вихри с оглушительным ревом завертели Рохуса. Последнее, что он увидел – это разверзающаяся перед ним бесконечная гудящая пропасть...
Когда все стихло, никаких роботов не осталось. Равнодушный диск продолжал изливать свой бессмысленный жар. Гигантская котловина была полностью очищена от песка и нарядно сверкала металлом. Гора оказалась лишь верхней частью одного из бутонов – и бутоны начали раскрываться в прихотливых изгибах; стальные лепестки в легким шуршанием рассекали раскаленный воздух. Котловина преобразилась, наполнилась калейдоскопическим движением: вложенные друг в друга блоки раскрывались и множились, порождали горящие на солнце металлические конструкции, распрямляющиеся мачты, выдвигающиеся во все стороны трубы, расползающиеся по местам диковинные механизмы.
На огромном пространстве самораcпаковывались комбинаты и заводы, протягивались транспортеры и толстенные кабели, рождался из механической пены автоматический город.
На мгновение все замерло, затем возникло новое шевеление: по проводам побежал ток, защелкали реле, первые вагонетки побежали за рудой, прошелестели двери складов, в печах вспыхнул огонь, на смазочных стендах выдвинулись тонкие трубочки, а на их концах набухли капельки масла.
Короткий гудок известил о готовности города.
Никто не отозвался, лишь вездесущая пыль легла первым слоем на металл.
Еще раз то же самое сначала...